Реферат: Творчество Вячеслава Иванова

Иль ей Георгий помогает.

И на вселенские весы

Бросая подвиг достославный,

Своей не видишь ты красы,

Своей не веришь правде явной...

Впрочем, такое поэтическое воплощение войны было тогда общим для подавляющего большинства поэтов: не только для символистов, но и для Гумилева, Клюева. Все они освящали войну прежде всего богом. Недаром модный религиозный философ того времени В. Эрн назвал всех этих литераторов — поэтов, публицистов, философов, экономистов (Мережковского, Розанова, Белого, Вяч. Иванова, Бердяева, самого себя) независимо от частных расхождений, единой семьей— «Domus nostri».

С приходом Октября Вяч. Иванов не сразу эмигрировал. Напротив, в годы саботажа интеллигенции он стал работать в Наркомпросе, был ректором и профессором Бакинского университета. Уехал за границу он позже: в 1924 году. Какова же была его позиция в первые послеоктябрьские годы?

Ответ, очевидно, надо искать в его творчестве, в опубликованных в это время стихах и сонетах, поэме «Младенчество», статье «Кручи», трагедии «Прометей», наконец, в его переписке с М. Гершензоном («Переписка из двух углов», 1922).

Статья «Кручи» представляет собой философстао-политический трактат об эпохе, настоящем и будущем человечества и искусства. Переживаемое время, утверждает Иванов, чрезвычайно трудное. Люди в смятении. Одни кричат, что кругом непролазные крутизны, всех ждет гибель. Другие же обещают в неизвестной дали некий «дол». Но все «одинаково не знают, что впереди». Вяч. Иванов и выясняет «истинное» положение дел.

Человечество переживает всемирно-исторический переворот, и начался этот переворот давно: война и революция лишь обнажили происходящее, вовлекши людей «в ураган сверхчеловеческих ритмов исторических демонов». Суть же переворота в том, что изживается одно мировоззрение — гуманистическое и нарождается новое — антигуманистическое. Кризис умирающего гуманизма и бой за «меняющее кожу» человечество — вот в чем смысл эпохи.

Гуманистическое мпровоззрение, объясняет Иванов, основано на «отвлеченном понятии о природном достоинстве человека». Оно «приписывает признакам человечности положительную ценность», а идеалом его является «гармоническое развитие человеческих свойств и особенностей».

Такое мировоззрение имеет давнее происхождение. Оно начинается с определенным образом истолкованного эллинства, связываемого с демократией, провозглашающего «мерой вещей — человека», а Прометея — «мучеником человеколюбия»; оно затем продолжается в александрийскую эпоху, Римом, эпохой Возрождения, революционными преданиями ХVIII века, наконец — в наши дни — Анатолем Франсом, марксизмом и «красными культуртрегерами».

Но это, утверждает Иванов, ложное мировоззрение: «градостроительство животного», мелинит, «взрывы которого так перевернули вокруг нас вверх дном все, чего доселе еще не разрушили». Основная же ошибка гуманизма в том, что он «отвращается от христианских посулов, потусторонних надежд» и всецело занят «земным хозяйствованием».

И вот наступило, наконец, время, когда человечество может сбросить «ярмо гуманизма и «Декларации прав человека и гражданина», — тлеющий труп». Новое мировоззрение выдвигает поэтому «на место устойчивого гуманистического самоутверждения человеческой особи» иной принцип: «принцип очищений, таинств, проблему духовного возрастания, мистерий». Утверждение достоинства человека, объявляет Иванов, не «в гармоническом развитии человеческих свойств и способностей», а «в достоинстве блудного сына царева», которому надлежит «возрасти до совершенства Отчего, до осуществления в нем Богочеловека, целостного преображения внутренней формы человека в день всеобщего воскресения». В это смысл нового мировоззрения. для его достижения человечеству необходимо еще, в частности, осмыслить смерть как некую «поучительную школу», ибо «последний итог последней человеческой свободы», ведущий ко «дню всеобщего воскресения», проходит через смерть. И это, пишет Иванов, понимал Ницше, возвестивший: «Умри и стань!»; «Человек — нечто в нас, что должно быть превзойдено и преодолено».

Так новое, противостоящее гуманизму мировоззрение связывается не только с христианской мистикой, но и с Ницше, а в древней своей генеалогии — с Платоном, культом Диониса, эллинской мистикой.

Соответственно сказанному развивается и новое искусство, «отмечающее внутренние процессы жизни, отвергающее злачные пажити в пределах гуманизма». Художник теперь, по Иванову, «приобретает транссубъективный фокус зрения: он разлагает целостный состав унаследованного мировоззрения, его дух вылетает из своего человеческого дома».

А такое искусство «необходимо определится как религиозное», христианство в нем «дивно оживает и сполна осмыслится». Ибо, наконец, «постигнется, что значат евангельские слова о вовлечении всех во Христа».

Вместе с тем, новое мировоззрение приводит, по Иванову, к очень важным политическим выводам. Последнее, правда, дается в несколько зашифрованной форме, как «проблема очищения преступника». Однако смысл «проблемы» ясен.

В свете нового мировоззрения люди, наконец, должны понять, что, «совершая злодеяние, убивая врага», они убивают «реального своего двойника». Ибо «Человек един, все мы единый Адам». А с этих позиций «проблема очищения от пролитой крови» может и должна быть решена так, как ее решал еще Достоевский, а до него Софокл. Именно: преступник должен всенародно покаяться в своем преступлении, повиниться в совершенных злодеяниях и, «покинув только что добытый престол, пойти смиренным странником на богомолье».

Иванов писал «Кручи» в то время, когда еще продолжалась гражданская война. Действительно, крови тогда было пролито и еще проливалось немало, а пролетариат, говоря словами Вяч. Иванова, «только что добыл престол». Иванов и советует ему всенародно покаяться, оставить «престол» и обратиться к «внутреннему очищению, мистически обобществленной совести, соборности». Это и будет осуществлением нового мировоззрения; и это, добавляет автор, уже, конечно, не гуманизм, — а ступень высшая, чем вся прекрасная «человечность».

С другой же стороны, с этих позиций оказывается возможным простить пролетариату его «преступление»: здесь возникает «взгляд на преступника, как на отщепенца, нуждающегося в воссоединении с целым». К мистическому воссоединению с целым и призывает «отступника» Иванов своими «Кручами».

В. И. Ленин указывал, что марксист должен «уметь разбираться в тех ходячих фразах и всевозможных софизмах, которыми прикрывает каждый класс и каждый слой свои эгоистические поползновения и свое настоящее «нутро». «Новая» философия истории и искусства Иванова — несомненно, яркий образец такой софистики, прикрывающей надежды и поползновения внутренней контрреволюции. По существу же здесь нет решительно ничего нового. Это та же теургия, но дополненная, в соответствии с политическим моментом, двумя положениями. Первое: борьба с марксистско-ленинской идеологией «красных культуртрегеров» дается в «новой» форме борьбы с «устаревшим» гуманизмом. И второе: надо изнутри, методом перевоспитания, образумить «преступников», обратив их к «правде» мистики. Те же идеи художественно воплощены в произведениях Иванова послеоктябрьских лет.

В поэме «Младенчество» речь идет о раннем детстве поэта. Но это такое освещение психологии ребенка, которым утверждаются «извечные», якобы, и непреодолимые мистические основы человеческого сознания, — своеобразная параллель к «Котику Летаеву» Белого.

Стихи и стансы уже непосредственно воплощают идеи «Круч»: это призыв к прекращению «братоубийственных расприй» во имя «единого человека», утверждение, что «свет иной чем разум» приходит в мир, с ним грядет спасительный «Жених» и т. д.:

Как мать Сыра-Земля томится,

Как стосковалась — по любви!

Как человечество стремится,

Ступая по пояс в крови.

K тому же солнцу, к той же цели!